Анжелика Сергеевна Неволина (род. 2 апреля 1962, Ленинград, РСФСР, СССР) — российская актриса кино и театра. Заслуженная артистка Российской Федерации.
Актриса Анжелика Неволина, ученица Льва Додина и муза Алексея Балабанова. Ее роли в театре и кино всегда удивительно печальны и трогательны, в них словно бы отражаются все беды и страдания человечества. Талант трагической актрисы позволяет Неволиной с неподдельной искренностью играть героинь Достоевского, прекрасных экзальтированных дам, неприметных одиноких женщин, сгибающихся под тяжестью эпохи. Ее персонажи — тонкие и трепетные создания, порой безумные, порой слегка блаженные, с заплаканными глазами и улыбкой Джоконды, таящей тайну. И кажется, что и сама Анжелика Неволина обладает каким-то особым знанием о нашем странном мире.
Анжелика, вы актриса с ярким трагическим даром. Как получилось, что свою актерскую карьеру вы начали в Театре Комедии?
— Потому что меня туда позвали после окончания театрального института. Я сама никуда не показывалась, пригласили — я и пошла, сама не понимая зачем. У меня было очень много сомнений, и в конце концов оказалось, что я была права. Но при этом я отработала там четыре с половиной сезона прекрасно, не играла ни одной комедийной роли, так что вспоминаю это время очень хорошо.
А в Малый драматический театр как попали?
— Я училась у Льва Додина, и из Театра Комедии ушла бы раньше, но в советское время мы обязаны были отработать поле окончания института три года на одном месте. А когда мы закончили, Додин еще не был главным режиссером Малого драматического. Так и получилось, что я пришла, когда Додину дали театр.
Вы актриса сразу двух петербургских театров: МДТ — Театра Европы и Авторского театра. Для вас это разные истории или перетекающие одна в другую?
— Разные. По крайней мере, мне кажется, что они существуют по разным законам — так интереснее.
Работа в Авторском театре принесла вам настоящую актерскую удачу — роль матери в спектакле «Зачарованные смертью». 24 октября этой постановкой театр открывает седьмой сезон на Камерной сцене МДТ. Что для вас значит эта роль и вообще этот спектакль, тема репрессий?
— Значит очень многое — и в творческом смысле, и в расширении мировоззрения. Эта роль дала мне встречу с Олегом Дмитриевым, с которым мы давно знакомы, но работали прежде как партнеры на сцене. Олег очень талантливый актер. В спектакле «Зачарованные смертью» он выступил в качестве режиссера. В принципе, это он сделал то, что я играю, я бы сама ничего не сделала. Я вообще не знала, как подступиться: на тот момент мне казалось, что у меня нет ни одной точки соприкосновения с этой ролью. Я всегда внутренне уходила от того страшного периода жизни нашей страны. Мою семью это почти не коснулось, я ничего об этом не знала. То, что я читала, вызывало ужас. Поэтому когда от Олега поступило предложение, у меня была оторопь и нежелание за это браться — казалось, что ничего не получится именно по причине отсутствия точки соприкосновения. А потом я ее нашла, причем именно в самом тексте Светланы Алексиевич в достаточно недлинной фразе: «А мы есть: старые, больные, со страшными воспоминаниями, затравленными глазами». Я просто стала видеть этих людей на улице, и мне захотелось об этом рассказать.
Тяжело было работать над ролью?
— Очень тяжело, у меня ничего не получалось. Но знаете, это был не первый спектакль, в котором мне было тяжело репетировать. Бывают такие «кровавые выпуски» спектаклей. Я так выпускала, например, «Фрёкен Жюли» Стриндберга — кажется, страшнее в моей жизни ничего не было. И здесь выпуск был тяжелым, мучительным, но светлым. Как это вышло, я не знаю. Во «Фрёкен Жюли» у меня была некая схожесть с героиней, и я понимала, что все равно сыграю ее хорошо. Здесь же у меня совсем не было такой уверенности. Напротив, я даже была готова к провалу — если не спектакля, то уж своему собственному.
Кстати, о провале и успехе. Как вы считаете, может ли только одна блестящая роль спасти спектакль?
— Нет, потому что спектакль — это режиссер. Если режиссер плохой, то ты хоть как играй в центре, спектакля-то не будет.
В «Зачарованных смертью» довольно отчетливо звучит тема жертвы. Для вас эта тема не нова: вы много играли ее, в том числе и в кино — вспомнить то же «Собачье сердце» или «Про уродов и людей». Чем новым эта тема обернулась для вас в этом спектакле?
— Тут все непросто. Я как актриса, конечно, понимаю, что моя героиня — жертва. Но она сама себя таковой не считает. Несмотря ни на что. Потому что у нее есть вера.
Что вам как зрителю нравится в сегодняшнем театре?
— В сегодняшнем театре мне мало что нравится, к сожалению. Очень много поверхностного, спецэффектного.
Форма преобладает?
— Очень. Актеру зачастую даже невозможно ничего сыграть, потому что у него нет времени: мы прыгаем, скачем, все уходит в форму.
То есть вы не согласны с мнением, что театр в России сейчас переживает ренессанс?
— По-моему, сейчас просто сериалы переносятся на сцену. Много пошлого, плоского. По крайней мере, я не очарована современным театром так же, как и кино. Теперь, кстати, во многих театрах задействован экран, и этот прием кочует из спектакля в спектакль, а ведь такой эффект срабатывает только один раз. Получается, что везде используются одни и те же приемы, а просто выпустить актера на сцену без спецэффектов режиссеры уже не могут себе позволить.
Но что-то из современных постановок все-таки производит на вас впечатление?
— Мне очень нравится наш питерский режиссер Лев Эренбург, который руководит Небольшим драматическим театром.
А в кино?
— «Трудно быть богом». Могу сказать, что фильм Германа стал вообще одним из самых сильных потрясений в моей жизни. Это — подлинная кинематография, там совершенно абсолютно все.
Кстати о Германе. Хотелось бы поговорить с вами о фильме Алексея Балабанова «Счастливые дни», где вы снимались вместе с Виктором Сухоруковым. На мой взгляд, там довольно ощутима германовская эстетика.
— Фильм был снят при участии Студии первого и экспериментального фильма Алексея Германа. А для меня эта работа значит, пожалуй, так же много, как и спектакль «Зачарованные смертью», потому что в моей жизни есть немного режиссеров, которых я люблю. Леша Балабанов был таким режиссером — диктатором, но со своим особенным взглядом на мир.
Как вы попали на съемочную площадку «Счастливых дней»?
— На этот фильм я попала довольно случайно. Леша тогда только закончил в Москве Высшие режиссерские курсы и приехал в Питер снимать этот фильм. Ему нужны были актеры, и ему их предлагали ассистенты. Изначально Леша хотел снимать в главной роли актера Сергея Бехтерева, которого очень любил, но после проб выбрал Сухорукова и меня. Как-то после съемок, когда мы отсняли уже примерно три четверти картины, Леша мне сказал: «Знаешь, когда я писал сценарий, то имел в виду и по типажу, и по психофизике вообще другую женщину, но от безвыходности мне пришлось взять тебя. Однако на данный момент ты меня так убедила, что никакую другую я уже не представляю». Леша вообще удивительно чувствовал кино, и мне очень тяжело о нем говорить, потому что это огромная часть моей жизни.
В фильме «Счастливые дни» Петербург предстает как некое пространство вне времени. А для вас что значит этот город?
— Это моя родина, я здесь родилась, и сказать, что я безумно люблю Петербург, это не сказать ничего. Первый раз я это поняла, когда в 11 лет уехала на лето к тетке в Саратов. Где-то через месяц я физически ощутила, что скучаю не по маме, а по городу. Наверное, именно в этот момент я поняла, что Петербург — часть меня, я с ним одно целое.
Как актрисе вам приходится много гастролировать. Что вам дают эти поездки, и важно ли для вас географически перемещаться в пространстве?
— Да, это важно, у нас в крови уже заложена необходимость перемещаться. Но как ни странно, если я вспоминаю гастроли, то в основном по российским городам. Это моя Родина, и она большая, не только Петербург и Москва.
Что вам нравится в сегодняшнем дне, а что хотелось бы изменить?
— Изменить хотелось бы многое. Скажу про страну: я вижу огромное отличие столицы от провинции, и не в смысле еды и каких-то материальных вещей. Хотелось бы, чтобы у людей из маленьких городов не было ощущения, что настоящая жизнь идет только в центре, чтобы и там строились театры, и мир людей не ограничивался ночными клубами и торговыми центрами. Вот за это я переживаю. И вообще в России все сейчас не очень хорошо, просто в связи с войной на Украине многие от себя это отодвинули. Вот такое мое трагическое мироощущение.
А что вы сейчас читаете?
— Шмелева, а недавно Ильина — сейчас все чаще начинаю обращаться к такой философской литературе.
Как вы думаете, может ли искусство, и театр в том числе, изменить мир к лучшему?
— Изменить мир не может никто, только господь бог. Но искусство все-таки может многое. Например, у меня есть роли самоубийц или женщин, мучающих себя и мужчин. И однажды я ужаснулась: сколько же можно играть весь этот кошмар? Как хочется доброго, чистого и светлого! А потом сама для себя вывела такую формулу: я играю это для того, чтобы зритель, приходя на спектакль и видя меня, сказал: «Нет, я так жить не хочу. Я хочу жить по-другому». Я обнажаю эти пороки, но так, чтобы, не дай бог, ими не прельстить, а только отвратить от них. Вот такую я сама себе придумала миссию, иначе можно во всем этом захлебнуться и сойти с ума.
