Как-то зимой 1938 года в районе сахалинской пограничной заставы Хандас командир отделения Григорий Сизенко заметил двух нарушителей, пересекающих советско-японскую границу. Он сразу же поднял наряд и перехватил перебежчиков. «Стой, руки вверх!» Услышав окрик, нарушители замерли. Ими оказались японцы — женщина и мужчина. При этом последний почему-то стоял босиком на снегу, а сапоги держал в поднятых руках. Пограничники даже подумать не могли, что перед ними — известные всей Японии кинозвезда и театральный режиссер. Обувь же японцы по традиции снимают, прежде чем переступить порог нового дома.
Театральный роман
Звезда немого кино Иосико Окада считалась одной из красивейших женщин Японии. Слава, тысячи поклонников… Казалось бы, о чем еще мечтать? Но ее любимый мужчина, режиссер Риокичи Сугимото, утверждал, что этого мало: нужно стремиться к большему. А достичь вершин театрального искусства, как он считал, можно лишь в Москве, где в то время жил и работал знаменитый режиссер Всеволод Мейерхольд. Сугимото вообще с трепетом относился к Советскому Союзу: был преданным сторонником идей Сталина (за что на родине дважды попадал под арест), состоял в японской коммунистической партии, любил русскую литературу и даже переводил ее на японский язык, когда еще требовался перевод с русского языка на английский. В итоге Иосико убедили аргументы Риокичи, за которым она готова была следовать хоть на край света, и она согласилась эмигрировать с ним в СССР. Но как это сделать? Ведь в 1930-е Япония и СССР находились на грани войны. И тогда был разработан дерзкий план. Актриса обратилась к своему правительству с просьбой позволить ей выступить перед пограничниками. Разрешение было получено, и 3 января 1938 года Окада с Сугимото приехали на Сахалин — туда, где проходила в то время русско-японская граница. Пограничники были в восторге — не каждый день заезжает в гости знаменитая кинозвезда! И, конечно же, они не посмели отказать Иосико в просьбе прокатиться в санях вдоль границы. Какого же было удивление японских военных, когда, отъехав на приличное расстояние от контрольного пункта, Окада с Сугимото вдруг спрыгнули с саней и что было сил помчались к советской территории!
Агенты шпиона Мейерхольда
— Мы политические. Идем к вам! — прокричал по-русски Риокичи Сугимото, улыбаясь советским пограничникам. И прибавил: — Мы едем в Москву!
Сизенко доставил нарушителей в часть и поспешил сообщить о ситуации куда следует. До дальнейших распоряжений было решено выделить перебежчикам комнату с буржуйкой и поставить их на временное довольствие.
— Видишь, как хорошо нас встретили, — говорил Сугимото любимой. — Скоро мы поедем в Москву. Увидим великого Сталина!
Но он ошибся. Спустя два дня их действительно увезли с погранзаставы, но вовсе не в Москву, а в Александровск, где находилось
Сахалинское управление НКВД. Там Сугимото и Окаду разлучили, заперев в разных камерах. На первом же допросе Сугимото честно рассказал, что приехал в СССР учиться театральному искусству у великого Мейерхольда. Конечно же, несчастный японец не мог знать о том, что советские власти не в восторге от деятельности так почитаемого им режиссера. Более того, в то самое время, когда Сугимото давал показания, в Москве закрывали театр Мейерхольда. Сам того не подозревая, японский режиссер буквально затянул петлю на шее своего кумира. В НКВД перебежчика били до тех пор, пока он не признался, что является шпионом, засланным в СССР для установления контакта с завербованным агентом Мейерхольдом и для проведения диверсионных операций. Вскоре после этого на Лубянке оказался и сам Мейерхольд.
«Хочу стать гражданкой прекрасного Союза»
Больше Иосико не видела своего любимого. С Сахалина «японских шпионов» отправили в Хабаровск, где еще несколько дней продолжались жестокие допросы, а затем в Москву — на Лубянку. Там следствие затянулось почти на полтора года. Окада не говорила по-русски и на допросах долго не могла понять, чего от нее хотят. Она думала, что переводчик попросту неправильно истолковывает ее слова.
— Мой муж — коммунист. С приходом реакционных сил к власти в Японии, боясь репрессий, решил перейти на сторону СССР. Вместе с ним перешла и я, — твердила она.
В течение всего пребывания на Лубянке Иосико неоднократно обращалась с просьбами выдать ей русско-японский словарь. «Если у вас нет лишнего экземпляра, — писала она в прошениях, — дайте мне его хотя бы на выходной день. Мне очень хочется учиться русскому языку…» Ответом на это было лишь молчание. Тогда она стала просить: «Нельзя ли два-три раза в месяц вызывать меня и давать словарь хоть на час? Я от всего сердца хочу как можно скорее стать гражданкой прекрасного Советского Союза. Поверьте мне, другого желания у меня нет!»
В НКВД так и не добились от бывшей кинозвезды «нужных» показаний. И тогда в личном деле Иосико Окады каким-то образом появилось «чистосердечное признание», где она якобы сообщала, что они вместе с мужем — засланные японские шпионы.
Жемчужина в навозе
20 августа 1939 года состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. Дело Окады рассматривал армвоенюрист Василий Уль-рих. Иосико не знала, что в той же самой комнате незадолго до этого он же вынес смертный приговор ее Сугимото. Кстати, позже — в феврале 1940 года -Ульрих приговорил к расстрелу и Мейерхольда. Суд вынес решение: «Иосико Окаду подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 лет без конфискации имущества за неимением такового». Так японская актриса оказалась в одном из крупнейших лагерей ГУЛАГа — Вятлаге.
— Когда я увидел ее, сказал ребятам: «Смотрите, жемчужина в навоз попала!», — вспоминал потом бывший заключенный Петр Буинцев. — Она будто вся светилась. Даже лагерная одежда не могла скрыть ее красоту.
В Вятлаге Иосико поставили рубить лес. По-русски она понимать научилась, но говорила все равно с трудом. Иногда у бывшей звезды появлялась возможность блеснуть своим талантом — станцевать для заключенных в столовой на самодельной сцене. Она все еще верила в то. что советские власти просто ошиблись и скоро ее отпустят. В январе 1940 года Иосико даже написала письмо Сталину. Но так как оно было на японском, его, не читая, просто подшили к делу.
После Вятлага
После освобождения Иосико поселилась в Оренбурге (в то время еще Чкалове) и устроилась работать в госпиталь санитаркой. А на местном рынке она подрабатывала, рисуя акварелью портреты. Именно за этим занятием ее и застала приехавшая делать репортаж корреспондентка московского радио. Так вышло, что в то время как раз не хватало кадров в японской редакции, транслирующей советские передачи для жителей Страны восходящего солнца, побежденной во Второй мировой войне. Иосико пригласили стать диктором. Конечно же, она согласилась. В 1950 году к ней присоединились еще двое коллег: Акира Сейто и Синторо Токигучи — бывшие военнопленные, привезенные Радиокомитетом из Хабаровска. Первый впоследствии стал для Иосико другом, второй — мужем.
Женщина не оставляла надежды разыскать Сугимото. Еще на Лубянке после суда ей объявили, что задержанный вместе с ней японец заболел воспалением легких и умер, но Иосико отказывалась в это верить. Вдруг он так же, как и она, отбыл срок в каком-нибудь лагере и теперь живет где-нибудь на просторах СССР? Окада писала запросы в различные инстанции, пытаясь выяснить судьбу своего любимого. Лишь спустя 20 лет после бегства из Японии Иосико получила, наконец, ответ: «Дело по обвинению Риокичи Сугимото, арестованного 3 января 1938 года, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 15 октября 1959 года. Сугимото реабилитирован посмертно».
Украденная жизнь
Ни 10 лет лагеря, ни потеря любимого не сломили желания Иосико все-таки достичь вершин театрального мастерства. Несмотря на возраст — 53 года — она поступила в ГИТИС на режиссерское отделение. Первая ее постановка на сцене Московского театра имени Маяковского вызвала шквал оваций: Окада поставила спектакль по пьесе японского драматурга Каору Моримото «Украденная жизнь».
В 1972 году Иосико впервые получила возможность снова побывать в Японии. Там возвращение кинозвезды стало настоящей сенсацией. После этого Окада еще несколько раз приезжала на родину: поставила для бывших соотечественников несколько спектаклей и даже снялась в кино, правда, в эпизодических ролях. У актрисы была возможность вернуться в Страну восходящего солнца навсегда. И все же, несмотря на всю пережитую боль, Иосико предпочла остаться в Советском Союзе, который когда-то избрала своим новым домом. Здесь же она и умерла.
После смерти Иосико друзья обнаружили ее дневники. В них ни слова не было о времени, проведенном в лагере. Лишь единственная фраза: «Период Лубянки». Складывалось впечатление, что этот кошмарный отрезок свой жизни японская кинозвезда вычеркнула из памяти навсегда.
